Обложка \ Содержание \ Посвящения

Открытие: 11.04.2006

Обновление: 05.07.2022

Посвящения

См. также упоминания и цитаты в разделе "Обзор Сети и ссылки"

Басин Михаил (Израиль). "Первый, который не выдержал гонки...". Очерк автора и исполнителя песен

Болотина Татьяна. Концерт памяти В. Болотина. Очерк к концерту памяти 19.04.2009

Болотина Татьяна. Владимир Болотин - человек песен. Анонс к концерту памяти 21.04.2006

Буров Алексей (США). Памяти Вовы Болотина. Некролог 5.07.2005

Буров Алексей (США). Муза Болотина. Слово на памятном вечере 5.07.2006

Бяльский Игорь (Израиль). Памяти Владимира Болотина. Стихотворение главного редактора "Иерусалимского журнала"

Выграненко Михаил. "Умер тот, кто придёт:" (В память о Владимире Болотине). Очерк составителя сайта.

Гершенович Марина (ФРГ). <О Владимире Болотине> Очерк

Жмуриков Евгений. Как сон. Очерк

Иванов Валентин. 'Оранжевый пятый час': концерт памяти Владимира Болотина. Очерк

Костюшкин Алексей. Жарко (памяти Владимира Болотина). Текст песни лидера группы "Коридор" (Новосибирск)

Ланцберг Владимир. "Болотину, которого я люблю". Исполнение песен (аудио, видео), сопроводительные слова, фото, надпись на книге в подарок

Лошкарева Ольга. В Доме ученых прошел концерт памяти Владимира Болотина. Очерк службы новостей Academ.info

Ненашев Сергей. Немного о Владимире Болотине. Очерк, песня и стихи

Саркисов Игорь. Полвека (В. П. Болотину). Песня

Ульянина Ирина. Роскошь музыкально-поэтических излишеств. Газета "Вечерний Новосибирск", 2 февраля (пятница), 1995 г.

Шериф Марат. Вечер памяти Владимира Болотина в ДУ: "...увидеть всей жизни начало, и славу, и слёзы:"
Очерк службы новостей Academ.info

Упоминания и цитаты

Михаил Басин
"Первый, который не выдержал гонки..."

Источник: "Иерусалимский журнал", ? 20-21, 2005 (очерк и публикация)

Об авторе:
Страница на сайте "Bards.ru"
Страница на сайте "Иерусалимская антология" (Израиль)

Мы не были близкими друзьями. Но встреча наша явно была кем-то хорошо подготовлена. То я вдруг оказывался в таком месте, откуда он только что уехал, и все вокруг, еще находясь под впечатлением, взахлеб рассказывали об удивительном новосибирском человеке, поющем свои стихи тихим голосом. То он по каким-то весьма уважительным причинам не мог добраться туда, где мы оба должны были присутствовать. Однажды я даже "заменял" его на вечере в Ташкенте, когда он не смог достать билет на самолет к назначенной дате...

В конце концов мы встретились на бардовском фестивале в Томске, где-то в середине 80-х. Мне нравились его песни, его голос, который невозможно спутать ни с чьим другим, его манера игры на гитаре - раскованная, похожая на свободно текущий ручеек со множеством мелких вариаций вокруг простой и мелодичной темы. Нравились иронически-грустные интонации его стихов:

Куда же все летит беспечно и крылато - 
и облака, и листья, и зарплата?..

Или:

Трамваи подорожали - 
вот и едем в подводе. 
Сам себе Окуджава, 
звонкий Булат мелодий.

Как-то само собой сложилось, что темами наших разговоров могло быть все что угодно, кроме быта. С Болотиным бессмысленно обсуждать бытовые темы - он моментально сникал и начинал казаться ниже ростом (а так, кажется, метра два в нем было!). Иначе обстояло дело с бытием. Он обладал даром уводить самую невинную болтовню в философские и метафизические дебри, чем пугал многих.

Его высказывания бывали неожиданными. Однажды я рассказал ему, как в Рязани, на железнодорожной станции, меня классически обдурила, можно сказать, загипнотизировала, цыганка. Да так, что я, находясь в здравом уме и твердой памяти (и, клянусь, абсолютно трезвый!) собственноручно отдал ей свои последние 40 рублей плюс чемодан с личными вещами. Далее следовало подробное повествование о том, как я без денег и без билета добирался домой в Москву. Я и раньше многим рассказывал эту историю и, в большинстве случаев, реакцией на нее был смех, иногда приправленный долей сочувствия к ротозею. Володя Болотин, выслушав, совершенно серьезно сказал следующее: "Слушай, старик, ты хоть понимаешь, как это прекрасно, что тебе в твоем возрасте удалось сохранить достаточно наивности, чтобы верить цыганкам на слово?".

Потом он приезжал в Москву и несколько дней жил у нас дома. Мы гуляли по городу, говорили, как обычно, о высоких материях, покупали ночью водку у таксистов - существовал у них в те времена такой маленький бизнес. Мне таксисты водку продавать не хотели, почему-то подозревая во мне замаскированного мента. Болотину продавали всегда и по первому требованию.

Встречи без этикета. 
Речи без транспарантов. 
Вина без этикеток. 
Молодость без возврата.

Мы отыграли в Москве один совместный концерт в маленьком клубе в Лефортово. Концерт на троих (третьим был Коля Якимов, композитор, аранжировщик и автор чудесных песен). Точнее, даже не концерт, а своеобразный "джем-сейшн", как выражаются джазовые музыканты. Не готовили заранее программу, почти ничего не обсуждали, а просто продолжили начатый ранее разговор посредством стихов и песен в присутствии зрителей. Игра старая и хорошо известная, да только не всегда и не со всеми получается. С Болотиным - получилось.

А потом все завертелось. Я уехал на ПМЖ в Израиль. Володя остался в Новосибирске. Он жил в Академгородке и работал в Институте ядерной физики. Прошло десять лет...

Я забыл его. Забыл, как забывают множество лиц, встреч, голосов, которые наша память без спроса запихивает на дальние свои антресоли, в темные чуланы подсознания.

В 2000 году "Иерусалимский журнал" опубликовал небольшую подборку стихов Владимира Болотина, с подзаголовком "Тексты песен". Я вспомнил, порадовался за него и... не стал читать. Просто пробежался по первым строчкам, отыскивая знакомые вещи. Почти все вещи были знакомыми...

Минуло еще пять лет. И когда пришло известие о том, что его больше нет, словно чем-то треснуло меня по голове, рычажок какой-то повернулся, и вдруг нестерпимо захотелось прочесть его стихи. Вот тут-то и ждало меня настоящее открытие. То, что я считал симпатичным, но необязательным творчеством милого интеллигентного человека, вдруг обернулось Поэзией бескомпромиссной. "Тексты песен" обернулись Стихами. В них было все, что нужно и не было ничего лишнего. Была филигранная фонетика, была многослойность, было рождение новых смыслов на обломках старых словесных клише. Был и высший пилотаж - этакая моцартианская безалаберность, легкая фривольность в обращении с родным языком, который для поэта есть божество, но не только. Иногда божество становится невыносимо выспренним и надменным, и тогда его не грех немного подразнить. А еще глубже - тайна, дуновение невысказанной Истины... Такие вещи невозможно изобрести или сконструировать:

Польша и полька. Апельсинова долька.
В русском слоге иголка. Латинский меч.
Висла - не Волга, два катынских волка.
За прощеньем потомков вам розно течь.

И еще вдруг оказалось, что стихи Володи Болотина безумно хочется петь. На его же музыку. Их можно петь хором, как поют народные песни. Например так:

Может быть, может быть, 
пути-дороженьки 
перекрестятся, так помолимся; 
Боже мой, Боже мой! 
Ты поможешь нам 
когда-нибудь встретиться...

А можно просто мурлыкать, стоя под душем:

Я с хозяйством натуральным
влез в ужасные долги...
Помоги мне, альма-матерь!
матерьяльно помоги!
Хоть и жить не так противно 
в перестроечные дни, 
мама, кооперативно,
примитивно помоги.

Он успел записать три диска своих песен. Среди них нет ни одной случайной. А сколько их всего, мне неизвестно. Говорят, около трехсот. И больше не будет... Инсульт... 50 лет... Точка.

Эти песни хочется слушать и хочется петь. Их хочется проговаривать вслух, они заучиваются как бы сами собой. Но кроме всего этого, они по праву принадлежат русской изящной словесности. Какое именно отведено для них место, я не знаю. Но верю, что это где-нибудь на том уровне, на котором уже не существует иерархии литературы и литераторов, где признание или непризнание не имеют ни малейшего значения... На том уровне, где рукописи уже не горят.

Почему я не сказал ему этого тогда, в Москве?.. Почему я все время опаздываю?..

Татьяна Болотина
Концерт памяти В. Болотина

Об авторе:
Татьяна Болотина - жена В. Б., вдохновитель и организатор концертов памяти, консультант сайта.

Источник: "Навигатор", ? 13 от 10.04.2009. Страница концерта

'Какая-нибудь одна песенка да понравится, а какая-нибудь - нет', - обычно приговаривал Володя, даря свой диск новому человеку, никогда доселе Болотина не слыхавшего. По части 'не понравится' не помню, а вот проникала в душу и надолго запоминалась вначале, действительно, какая-нибудь одна. Те, кто бывал на квантовских капустниках середины 70-х годов, помнят 'Слонов' ('Песенка о счастье') в исполнении ансамбля музыкантов и самого В. Болотина с гитарой: 'Одной рукой он подпирал щеку' - опять же Болотин с гитарой и пантомима в исполнении Сергея Бирюкова, артистично подпирающего щеку то одной, то другой рукой. Номер был очень смешным.

Кое-кто из 'стариков' помнит инсценировку 'Демократии' и, конечно же, 'Колыбельную для первокурсника' и знаменитые 'Трамваи' ('Любовь во время инфляции'). 'Цыганская академическая' ('Академ мой, академ') - неофициальный гимн Академгородка.

Владимир Петрович Болотин, выпускник физического факультета НГУ, написал более двухсот песен и около сотни стихотворений. Его поэтическое и музыкальное наследие многообразно - от студенческих шуточных песенок, вроде 'Наратая' или 'Заземлили меня, заземлили:', до высот 'Звездолета', баллад 'Чужой человек' и 'Летом жарким на пожаре', песенного цикла на тему библейского потопа - и взрыв сверхновой - 'Оранжевый пятый час'.

Послушать песни в исполнении автора можно на его персональном сайте www.bolotin.lib.ru, где кроме четырех авторских дисков есть часть знаменитого концерта 1980 года в 'пятерке' - Болотин-Поплавский.

В этом году состоится 5-й концерт памяти Владимира Болотина - его организуют друзья и почитатели поэта. Спонсором концерта, как и всех предыдущих, является торгово-сервисная сеть 'Автомотив'.

Ведет концерт давний ценитель поэтического мира Владимира Болотина Сергей Бирюков, физик, друг и сокурсник.

Первая часть будет традиционной: исполнение песен В. Болотина под аккомпанемент акустической гитары; второе отделение откроет джаз-квартет под управлением Сергея Беличенко с вариациями на тему болотинских песен. Новое звучание известных песен Болотина подарят залу группы 'Классификация Д' и 'Адрес'.

И в полном соответствии со стихами Владимира Петровича:

Билеты - за полцены,
До сцены - неполный шаг:

:цена билетов 50 руб. Приглашаем вас в большой зал Дома ученых в воскресенье 19 апреля в 18 час. на концерт 'К дальним округам'.

Татьяна Болотина
Владимир Болотин - человек песен

Источник: Газета "Навигатор", ? 14(527),14 апреля 2006 г. С. 43.
     Оригинал публикации.
Очерк опубликован также: "Купола". Литературно-художественный альманах, ? 1. Изд. дом "Вертикаль", "Арт-Авеню", 2006 г. С. 181.

И мудрость, чтобы явной стать,
должна пройти через безличье,
побыть природой, вещью, нищим,
царю и вору стать подстать...
В. Болотин "Триптих"

Он называл себя "участковым бардом", добавляя при этом, что его мама долгие годы работала участковым врачом. Но, именуя себя столь скромно, он знал, что является одним из немногих избранных, кому дозволено переводить письмена Бога на язык людей:

Я некто, наносящий на карту объекты,
Сверхсекретные данные века,
Заношу в свой блокнот и вещи,
Не имеющие значения для сегодняшнего человека.

Володя Болотин пришёл в "Квант" второкурсником, имея при себе 4 песенки, среди которых была и знаменитая "Колыбельная для первокурсника". Именно на квантовских капустниках были исполнены "Любовь во время инфляции , или песенка третьих лишних", более известная в народе как "Трамваи подорожали" , "7 слонов" - это о счастье и о доме, который становится далёким и чужим. Одна из последних песенок ( именно так В. Б. называл свои творения) для капустника, "Е=mc²", была написана к 30-летию "Кванта".

С капустников физического факультета и начался духовный взлёт барда Владимира Болотина. Он идёт своим путём познания, то пешком по петляющей дороге, то на одноухом ослике, то на звездолёте, то по воде на плоту, или летя на паруснике "над чёрным и под голубым". Его песенный цикл о потопе, где старый Ной любит свою прекрасную жену Еву, она любит его друга Ифа, а Иф предан науке и любит только её, один из самых красивых в любовной лирике 20-го века:

Моя любимая, дождёмся вечера.
Вода стекает с талых гор, уже по плечи нам,
Я вижу серый день, а тем, кто грешен был,
Им не завидуй - их удел не лучше прежнего...

"Любовь - вода" - так говаривал Повеса из совсем ранней песенки. Вода как источник жизни. Любовь как источник бессмертия. Признание в любви есть обещание вечности.

Гитару он называл костылём для своей души. Его музыкальный мир многоóбразен и так же неповторим, как и поэтический.

Когда Владимир Болотин жил на Земле, то работал в ИЯФе иженером-технологом на установке с красивым названием "Лазер на свободных электронах", он создавал вакуум - НИчто, а может, НЕчто. Владимир Петрович иногда играл этими частицами. И ещё добавлю, что в полной мере он обладал главным человеческим качеством - благородством.

вверх

Алексей Буров

Об авторе:
Физик, учился на 2 года младше В. Б. С 1997 года живёт и работает в США, в лаборатории им. Ферми. Брат Татьяны Болотиной, жены В. Б.
(Сообщено Т. Болотиной)

Памяти Вовы Болотина

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
А.С.Пушкин. "Пророк"

"...чувства добрые я лирой пробуждал..."
А.С.Пушкин "Памятник"

Отлетела в небесные выси живая душа Вовы Болотина. Откуда она, несомненно, была родом.

Чудесному человеку Вове Болотину была дана многомернейшая восприимчивость и отзывчивость вдоль таких ортогональных духовных измерений как физика - от геометрии до полупроводниковых плёнок и хромодинамики, музыка - в фортепьянных и гитарных импровизациях, в песнях, а ещё - философия и богословие в поэтических образах. Столь широкими, столь чисто и богато звучащими были октавы его.

Вова был тонким, вдумчивым наблюдателем и неистощимым фантазёром. И ещё он был очень добрым, жертвенным и скромным человеком. Доброта и артистизм отразились в его редком даре ведения беседы. Всякая, даже и вполне ожидаемая мысль собеседника его так радовала и вдохновляла, как дорогой гость. Он говорил "да", а "нет" он, по-моему, не говорил вовсе, вместо этого он отпускал какую-нибудь милую шутку с чуть большей долей иронии. Сказанное собеседником не было для Вовы предметом спора, а было заботливо ухаживаемой точкой роста. Как фокусник, он легко доставал из воздуха чудесные искрящиеся шары мыслей-образов и украшал ими беседу, как новогоднюю ёлку.

И было время, когда он строил и построил дом - годы физически тяжёлой чёрной работы. А потом было время, когда он оказался совершенно бездомным, и , боясь кого-нибудь обременить, тщательно скрывал это, ночуя многие месяцы то на станции "Сеятель", то на Главном Вокзале.

А ещё он изрядно рисовал и неслабо играл в шахматы. И ещё раз скажу - он был очень добрым человеком - добросердечным, внимательным и радостно отзывчивым. Благодать его души осталась в его песнях. Три диска и вскоре выходящий четвёртый сохранят нам его образы, струнные переливы и теплейший, сердечнейший тембр его голоса.

Закончилась командировка на Землю Вовы Болотина, гражданина Неба, и он отбыл на Родину. Вова, мы плачем, что ты ушёл, мы счастливы, что ты был, мы любим тебя, ты с нами, привет тебе, дорогой наш друг!

7 июля 2005 г.

Муза Болотина

Одна и та же мысль, выраженная ритмически, обретает таинственное новое измерение. Со слов как бы слетает их повседневная затёртая одежда; они преображаются, подобно Золушке на королевском балу. И влюбляясь в Золушку, мы хотим, чтобы она танцевала ещё.

Поэзия, облечённая в музыку, возможно, старше собственно чистой поэзии. Странствующий рассказчик эллинских былин, рапсод Гомер, сопровождал ритм своих гекзаметров игрой на кифаре - гитаре-даре бога Аполлона. И античная трагедия - мистическое переживание смерти и рождения другого великого бога, Диониса, явилась, по мысли Ницше, из духа музыки.

Авторская песня, стало быть, есть возврат поэзии к своему предвечному корню, а барды - кто рапсод, певец историй, а кто дионисийский жрец-актёр, изливающий в магическое слово невыразимую Тайну Бытия.

Господствующий дух науки охотно оставляет место и чувственной лирике, и балладам-рассказам, но абсолютно нетерпим к высоте невыразимого.

Парадоксальным образом муза человека науки Болотина живёт в тех краях, куда и чувственное и рациональное лишь едва вхожи. В тех краях, где невнятность вдохновенна и царственна, где любовь-жалость обнимает не только Ноя и убогого точильщика, но и странный восточный ветер, и даже летящую из тьмы ментовку, которой он вот подобен. Жалость музы изначальна, глаза же её полны Тайны, неизъяснимой в Разуме, но передаваемой в духе. В живом духе его волшебных мелодий, сердечнейшего голоса, и мудрых до вызывающей нелепости образов.

Муза Вовы Болотина не боится выглядеть безумной. Это Пифия, вещающая темно, это юродивая в чудных одеждах Божьей дурочки, под которыми у неё ладанка спрятана.

Ну, а мы-то что же? А мы ходим за этой юродивой и жадно ловим её напевы, в какой-то, кажется, безотчётной надежде - вдруг да и просияет нам в них долгожданная Истина. Напевы же юродивой обжигают небесными сполохами наши земные, слишком земные, сонливые, жиреющие, деревенеющие сердца. Но мы ещё не конченые люди, покуда она с нами, покуда волнует нас её невыразимо прекрасный ангельски-пронзительный взгляд.

Стокгольмский аэропорт - Лесосечная, 2-77
5 июля 2006

Игорь Бяльский
Памяти Владимира Болотина

Об авторе:
главный редактор "Иерусалимского журнала", где печатались тексты песен В. Б. (см. раздел Публикации)
Страница на сайте "Bards.ru"
Страница на сайте "Иерусалимская антология" (Израиль)

До свиданья, Володя, до встречи, когда Господь 
соберет нас опять воспеть на краю апреля 
и субботними звёздами выстелет Млечный путь, 
где дано обнять Иешуа и Гилеля. 

И вернувши гитарам плоть, повернёт Мессия 
и от Храма пойдёт пешком, ни гроша в кармане, 
и твоя Иудея, брат, и моя Россия 
у небесных врат на одной сойдутся поляне.

Ни оранжевых ленточек, ни поминальных свеч, 
а родная речь - на Чимгане, в другом раю ли - 
и пронзительно-звёздный, самый пасхальный луч, 
по которому ты ушёл к небесам в июле.

:О любви и воле, о чём же ещё, о чём - 
этот жанр устный, круг этот наш нетесный, 
где с небесным градом Давида к плечу плечом 
Академгородок небесный, Ташкент небесный.

Стихотворение открывает публикацию Т. Болотиной в "Иерусалимском журнале", 2006, 22.

Михаил Выграненко
"Умер тот, кто придёт:"
(В память о Владимире Болотине)

Об авторе:составитель этого сайта, составитель Открытого цифрового собрания "Мир Иннокентия Анненского", Новосибирск

"Господи, если бы хоть миг свободы,
огненной свободы, безумия:
Но эти клеточки, эта линованная бумага,
и этот страшный циферблат,
ничего не отмечающий,
но и ничего ещё и никому не простивший:"
И. А н н е н с к и й

7 июля, Новосибирск, Пашино

Вечер. Городские телевизионные новости. Сквозь ненужную информационную вату в сознание проникает имя Владимира Болотина, и я не сразу понимаю, что диктор коротко и торопливо сообщает о его смерти. От внезапного оцепенения слова не воспринимаются - ни про "бардовство", ни про песенный фестиваль на Катуни, ни про что-то ещё. Только глухо падают на дно разрушенных мыслей время и место прощания. Как же так? Ведь мы договаривались встретиться... Оцепенение. И медленно расплывающееся чувство горькой вины. В повседневных делах и неделах наступившего отпуска - я не поспешил. И ничего не успел сделать для него, вместе с ним... Судьба подарила мне случай встретить на одной из жизненных тропинок поэта, поговорить. Но у неё было лицо-часы: Она следила за мной, эта жестокая чертовка, и решила наказать. Ну пускай - меня, а его-то зачем? За что?

*    *    *

Знал ли я Владимира Болотина? И нет, и да. Я очень смутно знаком с его биографией и совсем не знаком с его обыденной жизнью, с его близкими - семьёй, друзьями. Но с самой юности я сложил для себя что-то мифоподобное: как бы ни были моменты жизни жестки и неприглядны, я представлял себе - вот где-то есть на белом свете человек, Владимир Болотин, который складывает такие стихи и может их так спеть, что это было для меня отрадой и утешением. Я верил, что он обязательно есть, и есть где-то рядом, в той жизненной сфере, в которой пролетаю и я.

Студентом году в 80-м или 81-м я увидел объявление от руки, что в холле университетского общежития ? 5 ("пятёрки") будет выступление местных "бардов" В. Болотина и С. Поплавского. Имя первого я уже слышал в связи со студенческим клубом физфака "Квант", и слухи связывали его с легендарной универовской песенкой "Солнце скрылось за тёмным лесом...", во что я не верил, считая её "народной", услышанной мной ещё в первые дни "абитуры". В те времена я был активным КСП-шником и походником, до полуночи распевавшим в ущерб учёбе песни Б. Окуджавы, А. Дольского, А. Суханова, Ю. Визбора, и пропустить событие не мог. Приготовив бытовой кассетный магнитофон "Электроника", я отправился к месту сбора. Помню, обратил внимание на изрядную заполненность холла, что, впрочем, объяснялось: куча друзей, знакомых, приятелей и соседей по общежитскому жилью - в общем, физфак и такие, как я. Тем более, что выступающих двое.

С первой песни, исполненной Владимиром Болотиным, в меня проникло чувство открытия, может быть, сродни научному. Такие слова, такие мелодии я не мог уподобить ничему из слышанного мной, а слышал я тогда уже много. Эта неспешность, меланхолия с мягким юмором пополам, лёгкая и светлая грусть, вкрадчивая ирония, замечательная манера игры на гитаре и сама гитара, наверное, немецкая "Резоната", которую я видел и слышал "вживую" первый раз - всё это сложилось в потрясение, отложившееся в памяти, как оказалось, на всю жизнь. Добавлю к этому, что многие слова и строчки я не понял. Не потому что не расслышал, а потому что именно не понял. Иногда перед или после очередной песни Владимир Болотин коротко комментировал свои тексты, и это вызывало понимающую поддержку в холле. Я не об этих местах. Бывает так: послушаешь автора, даже известного - всё понятно и хорошо, местами красиво. Но вернуться к нему уже не хочется. С Болотиным сразу стало понятно: захочется его слушать ещё и ещё, в его словах есть что-то скрытое, над чем надо подумать. Это послужило стимулом к моему дальнейшему перемещению от "бардовства" к поэзии. Темы, образы, метафоры были и просты, и одновременно загадочны, и я потом много раз разгадывал их при прослушивании драгоценной записи. Да, это незабываемое ощущение встречи с поэзией, осознание того, что я видел и слышал поэта. 

Багровый закат, как усмешка кривая,
Губы сомкнул и погас.
Небо, единственный глаз закрывая,
Больше не смотрит на нас.
. . . . . . . . . . . .
Ветер-юнец подобрал папироску,
Утро поджёг и сбежал.
Солнце в пижаме лучистой в полоску
Вышло глазеть на пожар.

Поэзия по кусочкам складывалась для меня в единое целое. Я самостоятельно, не по школьной программе, перечитывал Маяковского и устанавливал для себя вектор ассоциации:

Крикнул аэроплан и упал туда,
Где у раненого солнца вытекал глаз.

И приходило убеждение - нет "больших" и "малых", великих и незначительных. Это всё навязанные нам ярлыки. Есть люди, проявившие себя поэтами, в той или иной степени, кому какая судьба. Некоторым удаётся попасть в ритм времени, отразить "общество нормальных людей и мыслей" и что "трамваи подорожали", а другие остаются "третьими лишними". Пока.

Но какой-нибудь мальчуган
Лет пяти,
Разбирая старинный хлам,
Нас простит.

Разгадывать слова Владимира Болотина я бросил быстро, и слава Богу. Я понял, что их не надо объяснять, их надо почувствовать, погрузиться в них, обволакивать себя ими, чтобы ничто внешнее не могло проникнуть в этот кокон, где я сам с собой. И с Владимиром Болотиным. Тогда наступает благость добра ко всему белому свету. Какого-то безысходного и удручённого добра, переносимого с лёгкой и светлой улыбкой.

Вот так я и знал Владимира Болотина все эти годы, всю эту свою странную жизнь вдали от среды, к которой имел наклонность, хранил эту жуткого качества запись и иногда её слушал. Хотя насчёт среды - это моя выдумка, её просто нет. Однажды мне попалась газета, кажется, "Вечерний Новосибирск", где в небольшой заметке было сказано, что выпущен его первый CD. Миф материализовывался. Значит, Владимир Болотин по-прежнему живёт где-то рядом и поёт свои стихи. И потом, изредка, случайно услышанное сообщение радио или ТВ:Только как же найти его, этот CD, кто его издал? На появившихся развалах этой продукции его не было, и ни один продавец о нём не слышал...

Год назад, в конце лета, мы ехали с женой в автобусе из одного пригорода Новосибирска в другой по родственным делам. Уже в Академгородке ближе к задней площадке я обратил внимание на человека, может, потому что он был выше других, и профиль его показался мне удивительно знакомым, несмотря на седеющие и уже сильно поредевшие волосы. Характерные очки, крупный нос:Вспышка памяти, сомнений быть н-е могло. "Послушай, - говорю я жене, - сзади Владимир Болотин! Может, подойти?" И не задумываясь (а если бы задумался, то все здравые доводы были бы против, и я, скорее всего, не решился бы), я направился сквозь среднюю наполненность автобуса к этому человеку. Я не успел заготовить приветствие-объяснение, поэтому спросил: "Извините, Вы - Владимир Болотин?". Человек, несколько отстраняясь, недоверчиво, с вполне понятным недоумением на лице ответил утвердительно. Я быстро начал выкладывать какую-то мешанину слов про себя, про него, про стихи, завершив всё это просьбой о телефоне или e-mail'е. Удивительно, но первая его естественная реакция быстро смягчилась и растаяла, сменившись искренним интересом и каким-то мальчишеским любопытством. Складывалось ощущение, что мы знакомы тыщу лет и вообще только вчера виделись. Вдруг он заторопился на выход, автобус подъезжал к Институту ядерной физики. Я только успел нацарапать на подвернувшемся в кармане клочке его телефон и адрес почты, и мы расстались как старинные приятели. Наше общение продолжалась минут 7-10 и было совершенной фантастикой для меня, даже когда уже произошло.

Весь день я вспоминал обрывки фраз, совершенно беспорядочных для того, чтобы быть разговором, его глаза и смущённую улыбку, и понял со всей очевидностью, насколько этот человек был доверчив и открыт. В обычной жизни он, скорее всего, прятал это, даже устанавливал некоторую дистанцию. Потому что и сам окружающий мир, наверное, совсем не часто проявлял к нему интерес, к тому ему внутреннему, который был поэтом. Достаточно послушать его строки:

Солнце задело верхушки сосен
И как в тот раз опять покраснело.
В комнате были я и осень,
И никому до нас не было дела.

Это произносится Болотиным без сожаления, с удовлетворением и лёгкой иронией. Или вот ещё, даже по отношению к любви:

Зазевалось небо на немного,
Упустило синие дожди.
Мне кричит - отдай! - а я не трогал,
Хоть и мокрый с ног до головы.

Ах, любовь - ну словно та иголка.
Спрятал в стоге сена - не найти.
Мне кричат: влюблён! А я - нисколько.
Только что-то колет там, внутри:

Потом я звонил ему, писал письма. Довольно быстро выяснилось, что Болотин любил первое и не любил второе, о чём и сказал мне как-то сам. Я лелеял мысль о компакт-диске и однажды спросил его, где можно было бы его приобрести. Володя (мы почти сразу и с лёгкостью перешли на "ты") сообщил мне, что их уже три, и их все можно просто купить у него. Материализация мифа продолжалась, вызывая душевный трепет. Но мне показалось, что если я буду напрашиваться на подарок, то ему это будет неприятно. Он с хитрецой предложил мне самому определить цену, сразу поставив условие, что будет согласен на любую. Так два абсолютно некоммерческих человека естественным образом вели торговый разговор. Я сказал, что в силу профессии на "лицензионную" цену компакт-диска я не способен и предложил обычную "пиратскую", на тот момент 60 руб. Он согласился, не задумываясь, и с заметным удовольствием оттого, что дело сделано. По-моему, ему был важен сам факт продажи, а вовсе не цена. При этом мы утвердили разделение понятий "CD как собрание стихотворений-песен" и "CD как продукция", в чём обнаружили полное единодушие. Оставалось только встретиться, и встреча была назначена.

Это была примечательная встреча. Формально я собирался приобрести диски и, может быть, немного пообщаться. И не ожидал большего. Получилось же, что мы проговорили весь день, и я вернулся домой уже затемно. Наверное, рассказ об этой встрече лучше отложить до другого раза. Но глубинную причину такого интереса к "первому встречному" - мне, Владимир Болотин объяснил сам притчей на тему древнегреческого мифа про дудочку царя Мидаса. Потом он не раз вспоминал в наших разговорах эту историю, она была близкой ему. Дело было так (я перескажу с его слов).

Поспорили как-то Аполлон и Пан, кто круче в музыкальном отношении. В состязании победил Аполлон, и все вокруг его славили. Только царь Мидас остался неизменным фанатом бесхитростного искусства Пана. Разгневался Аполлон и с силой схватил Мидаса за уши, да так, что вытянул их до размера ослиных. Царь, конечно, стал их прятать, и только его слуга знал об этом. Под страхом смерти приказано было ему молчать, но от этого ещё сильней хотелось слуге рассказать про тайну. Спрятался он у реки в камышах и потихоньку стал шептать: "У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!" Ну, сделал дело, и - забыть про него. Но камыши-то эти были не совсем простые камыши. Правда, это другая история. А в этой дальше, откуда ни возьмись - пастушок. Чего ради сюда забрёл - сам не знал, а сорвал тростничок, проковырял дырки и подул. Думал, музычка получится. А из дудки на всю округу: "У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!" И понеслось по белу свету...

Это - классическая присказка (ну, почти), а вот болотинская интерпретация. Он уверял, что слово и дело не пропадают, они проявятся в некоторое время, в некотором месте, в некоторой душе, подхватятся и отзовутся. Причём без ведома автора, ему даже не нужно очень стараться донести. Ему только нужно стараться успеть сказать или сделать... Как это у Иннокентия Анненского: "Знаете - всякий человек должен сказать те слова, которые он может сказать. А слушают его или нет - это уже второстепенная вещь". Думаю, что Анненский тут имел в виду человека-созидателя, поэта в широком смысле. Может, во мне Володя нашёл подтверждение своей "теории отзыва" или "теории проявления", как её можно было бы назвать. Кстати, я тогда, в нашу памятную осеннюю встречу, рассказал ему, что занимаюсь подготовкой к публикации цифрового архива Анненского, и он проявил к этому живейший интерес. Но проявился он не тогда же, а обнаружился спустя некоторое время: в одном из писем Володя сообщал, что читает воспоминания Николая Чуковского, где в статье о Тынянове нашёл фрагмент, связанный с Анненским, может, мне надо? Конечно, мне было надо. И было приятно, что он помнил об этом.

И были звонки, и были письма. И возникла идея, о которой мы оба молчали, но чувствовали её оба. Я стеснялся спросить, боялся спугнуть, он не хотел торопить, считая, что всё должно созревать окончательно. И не быстро. И до конца. Так он сам говорил. Но вот я решился и предложил сделать его авторский сетевой ресурс, где был бы его архив, его размышления, его "разговоры": Неожиданно он поддержал мысль сразу и заговорил об этом, как о давно решённом деле, планируя общие черты будущего проекта. Надо было встречаться. Я запланировал на весенних школьных каникулах, но - не получилось. Почему-то не сложилось, мы разминулись бестолково, хотя я и был в Академгородке, но встретился не с тем, с кем нужно было бы прежде всего. А дальше - моя учёба на курсах, весенняя горячка окончания учебного года, экзамены, и проч., и проч. Можно подыскать ещё десяток причин. Но мы созванивались и договорились встретиться, когда всё это кончится: А Судьба уже ухмылялась своими часами криво и холодно где-то над нами. Я упустил это и легкомысленно позабыл поднять голову, всмотреться, задуматься: Да, мы договаривались встретиться. А пришлось ехать прощаться:

*    *    *

8 июля, Новосибирск, Академгородок.

Утро. Я шагаю по улице Пирогова. Позади - длинный путь в общественном транспорте, три маршрута, ожидание на остановках. Моё вчерашнее оцепенение не прошло, только приобрело форму ощущения нереальности окружающего. Я нахожу помещение для прощания сразу, будто всегда знал, где оно. Почти напротив студенческое общежитие, где я жил 25 лет назад, где я услышал первый раз эту песенку:

Солнце скрылось за тёмным лесом.
Будет утро - неизвестно.
Может быть, как всегда, разольётся
                            в мире солнечный свет...

Вот он - её автор, Владимир Болотин, и ощущение нереальности сменяется очень настоящей болью и горечью. Тихо-тихо звучат его голос и гитара из аппарата в углу. Знакомые слова, но понимание их сделалось остро другим. И так это воспринимается неправильным - голос и человек раздельно. Нет очков, казавшихся мне неотъемлемыми, закрыты глаза - и лицо стало таким непохожим. Я не могу долго вынести тяжести всего этого и выхожу.

Людей не много, человек десять, только родные и близкие. Постепенно люди приходят, стоят снаружи группами, я слышу обрывки фраз: "Случилось 5-го:гулял у дома в лесу:так неожиданно:просто инсульт:"

К полудню собралось человек 50. Время прощания закончилось. Процессия машин во главе с катафалком молчаливо потянулась на Южное кладбище. По Пирогова. Было ли это запланировано, не знаю, но автобус притормаживает у "пятёрки", и я рассматриваю студентов в рабочей одежде, занятых ремонтом, и абитуриентов... Сегодня вечером где-нибудь наверняка запоют: "Стал я мерить жизнь семестрами, в сессии звать Судьбу:" А, может, и нет. Кто их знает, что они сейчас поют:

Остановка с выносом тела у Института ядерной физики. Место последней работы. Хорошие, правильные слова представителя руководства, как полагается в таких случаях. Других речей не получается. Кто хотел бы сказать - не готов к этому, пребывая, видимо, в состоянии, подобном моему оцепенению. А кто не знает, что сказать - так и не надо: Он сам ведь всё сказал:

И однажды мне не хватило дня,
Чтобы понять эту жизнь...

На кладбище далеко идти не пришлось. Могила рядом, направо от входа, в солнечном месте под соснами. Зачем же он наговорил себе: "Мне бы только солнышко - поближе:" Эх, он опять "третий лишний": Долгие последние минуты, тридцать живых, молча плачущих людей, каждый по-своему, и один неживой человек, который был поэтом. Теперь человека уже не будет, а поэт останется...

Потому что дудочка Мидаса - всегда под рукой, ты найдёшь её, если захочешь, и всё узнаешь про него.

Ну, прощай, "третий лишний": "Утром - навсегда".

16 июля 2005 г.

вверх

Марина Гершенович
Крылатые песни Владимира Болотина

Текст предоставлен Т. Болотиной. Воспоминания опубликованы в литературно-художественном альманахе "Купола", ? 1 (Изд. дом "Вертикаль", "Арт-Авеню", 2006 г. С. 183-186).

Когда не стало Володи Болотина, я поняла, что не смогу написать о нём некролог... Не потому, что я далеко от родного города и мне не верится в смерть человека, встреча с которым уже была назначена... Потому что Володя Болотин - это очень близко. Так близко, что немеет язык и рука немеет, когда обращаешься не к нему лично, а к чему-то высшему, говоря о нём. Понадобилась пауза, время молчания, только не минута, а намного дольше, чтобы начать говорить...

Не знаю, почему я была так уверена, что мы еще не раз встретимся, что еще успеем записать совместную программу, что будем сидеть друг против друга, поседевшие и чуть пьяненькие, вспоминая молодость, разрабатывая стратегию новых бесед, читая стихи, цитируя любимых поэтов...

Мы встретились с Володей впервые зимой 86-го года, то есть двадцать лет назад, а ведь это целое поколение, которое у нас с ним уже в прошлом... Я была не намного моложе его, но намного неопытнее - в общении, в музыкальном чутье, в количестве публичных выступлений. У меня их тогда попросту не было. Он пел в тот вечер в клубе, таком, где собираются люди с гитарами. Мне сказали: "Приходи, сегодня будем слушать песни Болотина". И я пришла, и Володя пел, осторожно, негромко, как для себя одного... Тогда я впервые услышала, как звучит его тема. Тема вообще, тема личности. Слов я не запомнила, только интонацию и глубинный рельеф ритма, поступательную силу звуковой волны. Музыку его души.

Это завораживало.

Я только б для того построил дом,
Чтоб из окна была видна сосна
Лохматая, с коричневой корой,
Одна, как домик, выдуманный мной.
Безвыходный, как выходной...
("Сосна", КД "Восточный ветер", 1995)

То, что начало происходить потом - было потом, когда мы познакомились и пожали друг другу руки, когда устроили в чьем-то гостеприимном доме первую полуночную дуэль на строфах, импровизацию духа, завели затяжную беседу, которую Володя умел подхватить, перебирая гитарные струны, - песней.

Я знала его разным: победительным, осознающим свою единственность и первенство среди сибирских авторов, и неустроенным, вынужденным скитаться по чужим углам; радостным от уверенности, что удача на его стороне, и потерянным, как заблудившийся в лесу ребенок; видела его разочарованным и вдохновленным, язвительным или озабоченным. Разным, но никогда - суетливым или злым...

Первое наше совместное выступление, серьезное, как тогда говорили - "на публику" - случилось в самом конце 80-х в Москве. В музее имени Бахрушина. Не осталось ни фотографий, ни записи; нас, сибиряков, в Москве тогда оказалось трое, как и было обозначено в московской афише: В. Болотин, С. Никитенко и я, в то время Марина Попова. Надеюсь, что Слава Никитенко помнит тот наш перелет, и согласится, что он был нелегким...

Та зима была такая же холодная, как почти все сибирские зимы. И был затяжной буран - внезапный после крепких морозов и непроглядный. И бесконечная, как нам тогда казалось, отмена рейса на Москву. Мы поняли, что рискуем опоздать на собственное выступление. Володя приуныл, Слава махнул на всё рукой - будь, что будет! - и уже начал потихоньку забывать слова собственных песен, я металась от дома до аэропорта и обратно - к соседям, диспетчерам наземной службы: - Что там с прогнозом погоды на вечер?! А через час?

Утешало, что не пришлось нам дежурить в переполненном зале ожидания, моя "хрущёвка" находилась в двух автобусных остановках от Толмачёво. И я металась, и телефона у меня не было, а станционный казенный аппарат был не всегда доступен. Я опасалась, что ребята потеряют терпение, сдадут билеты и разъедутся по домам - в ночь, в бесконечную зиму, оставив меня один на один с московской площадкой. Или с никчемным билетом на руках - на утренний, опоздавший в музей имени Бахрушина, рейс. Поэтому я зорко следила за Володиной реакцией на обстоятельства. Я сулила ему златые горы... Я обещала роскошный обед и все блага мира: это была чахлая талонная утка и едва теплая ванна (горячей воды в моем доме не было), и это была рюмочка водки на каждого, водки, непонятно где раздобытой, но своевременной...

И мы все-таки улетели в Москву, и нашли здание бахрушинского музея, и Володя пел, и Слава мучительно вспоминал слова, и я читала, как могла, под гитару и без... И зал был полный, и в зале сидел очень ценимый нами Владимир Бережков, и дуэт "Верлен" завершал программу концерта своими песнями...

Это потом, спустя пару месяцев, Владимир Бережков, выступая в Новосибирске, в ответ на записку из зала "каких новосибирских авторов вы знаете?": - К сожалению, не могу назвать никого...

И мы с Болотиным разъехались по домам в горьком недоумении. Ведь мы тогда не знали, что в памяти Бережкова запечатлелись как свои, местные. А что запомнил он нас, это правда: Славу Никитенко, и меня, и в особенности Володю Болотина. И песню его волшебную "Тень птицы...", он воспринял всем сердцем, и я тому свидетель... Это и моя любимейшая из любимых володиных песен:

Вдруг дуновенье лёгких крыл,
Бестелое касанье вдохновенья,
И тайна смерти стала на мгновенье -
Как будто двери приоткрыл,
И птица пролетела перед дверью.
Мелькнет, и нет...
Лишь скрип дверей да перьев,
На утреннем снегу чернильный след...
("Путь познания", КД "Восточный ветер", 1995)¹

¹ Неточный текст песни "Дорога" ("Путь познания").

Без гитары я видела Болотина только в самые трудные времена его жизни: когда он болел, когда разрывался между работой и работой - учёный, зарабатывающий себе право на отдельное жильё физическим трудом. Володя выглядел тогда, как собственная тень. Он уставал и заговаривался. И речи его были возвышенны и печальны.

И хоть не знал он всё, но делал вид,
Что знает жизнь и даже про любовь.
Он по ночам один писал стихи,
Рифмуя слово "смерть" со словом "кровь".
Весна сожгла всё за строкой строку,
И был он долго весел и невесёл,
Одной рукой он подпирал щеку,
Другой рукой давно махнул на всё...
("Он был как все", КД "Чужой человек", 1998)

Мысль о Вселенской Любви, присущей поэту, принадлежит Володе. Мы рассуждали, как же быть, как жить дальше, если твоя любовь разбилась о сердце единственного человека, что происходит с любовью, которая разлетелась на миллион осколков... Володя сказал: "Она должна стать Вселенской" И я поняла, что эти горячие осколки нужно разделить на всех, кто в данный момент с тобою рядом. Иначе они сгорят в Космической Пустоте Вечности, как метеориты, не долетев до земли...

Совсем иные разговоры случались в нашем маленьком сообществе, когда нам казалось, ну вот, вот еще немного - и нищета, холод, неустроенность отступят. В общежитии Академгородка, в комнатушке, где жила семья Славы Никитенко, мы жевали соленый папоротник, собранный в ближайшем леске, пили страшный по крепости напиток "Овер киль" (растворимый кофе на спирту), который Володя мастерски готовил, встряхивая лабораторную колбу аки шейкер, и щедро раздавали должности новоявленным политикам, спорили, прогнозировали общее будущее, и видели мы в близком грядущем гражданский раскол и национальные проблемы.... Тогда же и провозгласил Володя наше содружество подпольной группой под названием "Санный след", а стихотворчество "возом груженым", который нам тянуть до скончания века, и мы подшучивали друг над другом, решая, кто же из нас "коренник", а которые - "пристяжные" Но группы так и не получилось. Мы были одиночками, мы замыкались в себе. Я думаю, мы боялись толпы и яркого света рампы...

Я первый, который не выдержал гонки
и лег у обочины слева.
Трава по колено была, а стала по горло,
а я улыбаюсь так глупо.
Расчетливые, так те давно прибежали и смыли
свой пот и прилипшую грязь,
а я, вместо ванны и мыла, весь в пене ковыльной,
а небо - чем дальше, тем глубже...
("Я первый", КД "Восточный ветер", 1995)

Еще одно совместное наше выступление с Болотиным состоялось в зале новосибирской филармонии в одном концерте с Вероникой Долиной и Александром Дольским. Как раз тогда в "Сибирских Огнях" впервые появилась подборка Володиных стихов². Как он радовался этой публикации! И радовались мы за него.

² "Сибирские огни", ? 10, 1988. См. страницу публикаций.

Почти все мои воспоминания о Володе связаны с зимним временем года. Куда же мы исчезали на лето? Ездили по стране, встречались с людьми и знакомились с миром за пределами сибирских равнин. Но его выступление на слете под Бердском, где барды разбивают палаточный городок, я застала. Как он пел! Ободренный внимательными слушателями, получая удовольствие от атмосферы душевного и августовского тепла, он раскрывался, отдавал свои песни так, как отпускают в небо птиц - со щедрым размахом. И помню еще одну нашу встречу в Москве, куда я возвращалась со своим, тогда еще маленьким, сыном, из благословенной Суздали. Володя навещал брата в Москве. Короткая была встреча, совсем транзитная. Помню обмен лакомствами и разливной, но очень хороший коньяк "из лавки за углом", которую мог разыскать только Болотин!

Мы много раз встречались в чужих квартирах, где Володя пел, а я читала, где мы чувствовали себя " в нужном месте в нужное время" - в кругу друзей... Последний наш совместный выход на сцену (Краеведческий музей, начало марта 97-го) остался на кассете, я храню ее. Любительская запись, сделанная ручной видеокамерой (съемка - Алексей Одияк) очень дорога мне. Там звучит живая, дышащая, плачущая болотинская гитара...

Володина импровизация, отстраненная и прекрасная, помогала моим стихам, воистину "заполняя пробелы слов"...

К моему отъезду из Сибири он отнесся скорее скептически, нежели негативно. Во всяком случае никаких напутствий или опасений он не высказал. И он был в то время очень занят работой и семьей, растил младшего своего сына Петьку, которым гордился, которого назвал в честь своего отца... Он отказался от радиозаписи и от совместного участия в фильме, который снимал 12 ТВ-канал³... Но он готовил к записи пластинку "Чужой человек" и он писал песни...

³ "Автор не упоминает даты, имён сотрудников 12 канала НТН, якобы предложивших В. Б. участие в фильме; мне о подобном предложении ничего не известно, как и о радиопередаче" (прим. Т. Болотиной).

Уехав и, по сути, потеряв контакт с творческой динамикой в Сибири, я часто вспоминала Володю, скучала по нему, по нашим беседам, по его голосу и тем характерным разногласиям и спорам, в которых обычно рождается осознанная мысль...

Писала ему, пытаясь утвердить эпистолярный жанр, который во все времена помогал людям преодолевать географическое расстояние, их разделяющее. Надеялась, что когда-нибудь он приедет к нам, чтобы выступить на германских площадках... Однажды не смогла пройти мимо журнала, где молодой человек, внешне невероятно похожий на Болотина 80-х, в таких же точно очках в роговой оправе, радостно улыбался с обложки. Я купила этот журнал из-за схожести, сделала копию снимка и выслала Володе. Он откликнулся тут же: "Да, рожа похожа! Но у меня нет повода к столь явным выражениям своего "я". Спасибо, Марина, за письма..."

Я очень хотела видеть его улыбающимся...

Он выслал мне свой новый диск, но писал редко: "...наверняка женщины (и поэты!) дольше дети. А я в какие-то абстрактные игры нынче играю. Но песенки и песенные друзья не дают, и слава Богу, сгинуть в безднах аксиоматики..."

И в двух последних записках: "Спасибо тебе за добрые письма. Жалею себя, что не могу ответить должно... Что-то со временем не в порядке - не хватает. Ты (наверное...) на месте, а я еще не совсем. Много зря и не в ту сторону живу. Пиши, пожалуйста! Будет время, и аморфный жанр превратим в плодоносный! <...> Я загружен работой и прочими делами. Жалею себя - превращаюсь в человеко-час. Мною заполняют социальные пустоты. Живу в Нижнем зарубежье, песни почти не сочиняю - то нотки не хватает, то слова..."

А я боялась его жалеть. Только подбадривала. Он нуждался в признании, а не в жалости.

И последняя наша встреча в 2003 году... Дома у Володи и Тани, встреча с друзьями общими, старыми и новыми. Володя почти не пел, но внимательно слушал поющих, шутил, улетал в небеса, рассуждая о песенном жанре... Поднимая бокал, усмехнулся и взглянул на меня:

- Ну, за гостью из зарубежья! 
- Все мы твои гости сегодня, Володя, - сказала я.

И он как-то обмяк, выдержал паузу и ответил совершенно по-болотински, со ссылкой на Вечную Истину:

- Да, все мы гости на этой земле...

Но будет верный шаг,
Но будет точный срок,
Когда не поменять, не уступить.
Проиграна игра, и долг мой так высок,
Что, Боже живый, долго надо жить.
("Пристанище моё", КД "Восточный ветер", 1995)

Песни Володи Болотина любят и замечательно исполняют Виктор Жирнов, Татьяна Храмова (Новосибирск), Игорь Решетов (Красноярск), Владимир Кремер (Берлин)... Они пели его песни всегда, они взрослели с ними, они ими жили...

Третья пластинка Володи Болотина "Любимая история" вышла уже посмертно⁴.

⁴ Посмертно вышел четвёртый диск "К дальним округам".

Дюссельдорф, 2006

Евгений Жмуриков
Как сон

Воспоминания опубликованы в электронном журнале М. Мошкова "Самиздат", http://zhurnal.lib.ru/z/zhmurikow_e_i/. Ссылку сообщила Т. Болотина, она же заручилась разрешением автора на копирование текста.
В тексте встречается МЖК - молодёжный жилищный кооператив,  реальность позднего советского времени.
Цитируются песни В. Б. "Он был как все", "Звездолёт", "Летний день", "Как сон".

Об авторе:
Жмуриков Евгений Изотович, живёт и работает в Академгородке Новосибирска (по сообщению Т. Болотиной).

Впервые Владимира Болотина я увидел на сцене Дома ученых. Он вышел со своей гитарой, чтобы спеть пару песенок в очередном капустнике:

Он был как все 
и стар и млад...

Я пересекался с ним и до того в коридорах нашего студенческого общежития, но заметил только тогда, когда он принес новые забавные стихи в оргкомитет капустника. Это было очень талантливо, настолько, что я потихоньку собрал свои убогие рукописные поделки и побрел себе восвояси, посыпав голову пеплом. Но тут, на этом капустнике, я впервые смог оценить, что такое стихотворное слово в гитарном сопровождении. От его песен возникало ощущение невероятной легкости, невесомости, полета даже:

Взмахнули брови 
Вот и взлет...

Он ничего не требовал от зрителя, просто полетал немного, словно Друд, поклонился зрителям благодарно и ушел.

Прошло лет десять, если не больше, когда я заметил его снова. С потерянным видом он рассматривал какие-то столетней давности пожелтевшие объявления на входе в аспирантское общежитие. Так он мелькнул раз и другой, и увидев его в третий раз, я решился пригласить его к себе. Я не знал тогда, что он недавно развелся, видел только, что с ним не все в порядке. Потом я узнал, что он оставил новую трехкомнатную квартиру, заработанную нелегким трудом бетонщика в МЖК. После развода у него осталась комната в коммуналке, да пара драных рубашек. Большего ему и не требовалось, насколько я его понял. Жизнь в те восьмидесятые годы устраивалась нелегко, женатым друзьям было не до него, как мне кажется. А не женатые спрашивали его с легкой иронией: "Ну что, всё песенки поешь?"

Попав ко мне, в мою комнату в общежитии, он сразу понял, что я маргинал. Так оно и было, и положение мое было еще хуже, чем его. Приехав по распределению в научный центр, без связей, без серьезной стажировки в институте, без университетского фундаментального образования, я быстро был оттеснен на обочину даже не научной, а просто местечковой жизни. Более молодые, серьезные и талантливые ребята занимались наукой, в то время как я помогал кому ни попадя выполнять случайные околонаучные контракты.

Тем не менее мы разговорились. Мы крепко выпили в тот первый вечер знакомства. У меня нашелся медицинского спирт, который я случайно выменял на банку хорошего кофе из стола заказов. Это было время, когда в магазинах не было ни водки ни колбасы. Ни кофе, чайной трухи, ни вина, ни макаронов. Были только разговоры про разное, про гулаги и про демократию, и про то, куда мы идем. Демократия была чем-то очень новым, невиданным, и мало кто знал, что это такое и с чем эту штуку едят. Горбачевское время было вообще богато на разговоры. А качественный медицинский спирт оказался хорошим катализатором для таких разговоров. Нам было о чем поговорить, поскольку он работал в том же институте и с теми же людьми, с которыми и я начинал работать.

Он заметил мою дохлую гитаренку алапаевской мебельной фабрики, мгновенно перестроил ее из семи в шестиструнную и спел несколько песенок:

...Где-то, где-то вон там 
Белый Левиафан 
В поле вечно зелёных волн...

Он увидел мою реакцию на эти песни. Он спел много песенок в тот вечер, наблюдая за мной. Одну песенку он спел даже в нескольких вариантах, оттачивая на мне свое редкое искусство бродячего музыканта.

Так мы познакомились. Он не советовал мне ходить в МЖК за квартирой, сказал, что это самый тяжелый способ, которым можно заработать квартиру. Но выбора к тому времени у меня не оставалось. И однажды, когда он забежал ко мне в очередной раз после работы, я торжественно заявил ему, что с нового года ухожу работать бетонщиком на два года по договору.

Это эмжэковское время было очень нелегким для меня, и Владимир Болотин был самым моим серьезным подспорьем, особенно поначалу. Я приходил домой вечером и падал без сил на кровать. Через пять минут мне казалось, что это не кровать, а бетонная заготовка. Где я до самого утра продолжал месить этот проклятый бетон. Утром, встав без десяти пять, я мчался через темный по-осеннему лес, чтобы поспеть на первую электричку.

Но как бы ни тяжело было мне в то время, эмжэковская жизнь Болотина сложилась еще более тяжело. Я, если работал в первую смену, ехал спать домой после работы. Его же в свое время могли встретить шляющимся на вокзале "Н-ск северный" без носков в самое что ни на есть зимнее время. Мне не хотелось бы обсуждать детали его личной жизни, но он производил впечатление измученной и больной собаки. Мне стоило трудов, скажем, просто отправить его в поликлинику на косметическую по сути операцию.

При всем при том, при всей своей нелегко складывающейся жизни, Болотин был очень контактным и лёгким в общении человеком. Он учил меня печь оладьи, таскал на фестивали авторской песни, рассказывал про знаменитостей, про КВН, про нудистские пляжи в Германии, про беременную кошку, которая жила у него под кроватью в студенческом общежитии, про все на свете, словом. Я в это время брал уроки игры на гитаре, и он с любопытством наблюдал за моими потугами в деле музицирования. Довольно быстро он понял, насколько я бездарен при всех своих претензиях. Мелодии рождались в моей голове сами собой, но пальцы не поспевали за мелодией, путались в струнах и не двигались дальше первых трех проверенных аккордов. Как "заяц на барабане" сказал он, послушав, как я пытаюсь изобразить что-то мелодическое на стихи Грина:

Не шуми океан, не пугай 
Нас земля испугала давно...

Первое января нового 91-го года мы отмечали в моей комнате. По талонам, полученным на бетонном заводе, мне удалось купить коньяк и хорошего по тем временам венгерского сухого вина. Мы просидели за разговором, пока не стемнело, и он рассказывал самые разные истории. Он был он не только великолепным рассказчиком, но собеседником, мысль, даже самую убогую, схватывал сразу, крутил ее и так и эдак и возвращал уже обновленной, повернув совершенно неожиданной стороной. Особенно интересны были разговоры во время прогулок. Можно было подолгу бродить с ним где-нибудь по тропинкам ботанического сада, и разговаривать на самые разные темы. Чтобы потом, вернувшись, сидеть за фортепьяно, и снова разговаривать. Он позволял мне сидеть слева и нажимать на белые клавиши - так мы играли в две руки. Пока нас не прогонял из полутемного холла какой-нибудь местный предводитель дворянства.

Тогда же начались и первые ... не ссоры, но какие то напряги.

Я упорно не хотел понимать, при всех его стараниях, о чем он рассказывает в своих необычных как у Вертинского песенках. "Про это самое.." - говорил я, когда он спрашивал меня прямо. Так, однажды, споткнувшись в разговоре, он спросил меня, глядя в окно:

- Что там, как думаешь?

Там был лес, просто лес, ветер качал по осеннему голые, холодные и мокрые ветки деревьев. Я начал плести что-то про мелодию, которая заключена в колыхании этих самых веток. И нужно только извлечь эту мелодию, выделить ее, как скульптор выделяет Венеру Милосскую из глыбы мрамора.

Да, - сказал он нерадостно. - Занятно.

И ушел, не попрощавшись.

Должно было пройти еще пятнадцать лет, прежде чем я услышал песенку, которая уже давно проросла в нем:

Пришла как сон 
легонько сдвинув 
Дверной засов 
ладошкой стылой...

Мы поссорились осенью, в сентябре. К тому времени, еще до лета, этот разрыв в отношениях стал предрешенным. Он уже вполне ясно, как ему казалось, видел мою бесталанность и ограниченность.

И не только это разделило нас. Однажды он попытался разговорить меня на тему, что есть нация, которая и в лагерях Гулага умела устроиться лучше других. Чуть позднее на эту тему выскажется А.И. Солженицын в своей более чем неоднозначной книге "Двести лет вместе". Александр Исаевич, в отличие от Болотина не испытывал особых душевных колебаний в столь деликатном вопросе и своим эпохальным исследованием целую нацию зачислил в лагерные придурки. Но тема эта уже тогда витала в воздухе и волновала умы. Увы, идеологию А.И. Солженицына я не был готов разделить ни тогда, ни сейчас.

Так или иначе, я стал для Болотина "шариковым", "мартыновым", "сальери", а потом и "другомболотина". Я терпел эти выпады, и отношения двигались по инерции. Но за две недели до окончания моей эмжэковской эпопеи случилось 19-ое августа 1991 г. По странному стечению обстоятельств, именно на этот самый понедельник у Владимира Болотина намечалась командировка в Москву. И уже был авиабилет на руках. Но в Москву он не улетел, потому как у него возникли какие-то проблемы с паспортом. У Ростроповича не возникло проблем с паспортом, а у Владимира Болотина возникли.

В общем, я послал его подальше, мне больше не хотелось разбираться в его проблемах. А точнее, просто надоело быть "шариковым" и "сальери".

Мы примирились года через три, но прежнего тепла отношений уже не было. Я больше не хотел быть "другомболотина", у него были свои соображения, но так или иначе, в отношениях установилась некоторая дистанция. Дистанция эта не была короткой, но и не была слишком дальней, поскольку мы оба знали к тому времени одну очень простую вещь - кроме кольца защитников Белого дома и второго кольца войскового оцепления было еще и третье кольцо. Кольцо из тех, что сидели на пригорочке в сторонке и лениво попивали пивко, наблюдая за первым и за вторым кольцом. Только в отличие от меня он узнал это сам, улетев в Москву через пару дней. Через три года эти люди, из третьего кольца, уже ездили на джипах и носили золотые цепи. Никто из них не вспомнил про тех, кто не дожил до этого августа. Всех их бабок не хватило для того, чтобы поставить самый скромный памятник тому же Анатолию Марченко.

Тогда, в том сентябре, я еще не знал, что два года тяжелейших бетонных работ я провел впустую. Что у меня еще много чего случится в жизни, но собственной квартиры не будет. Что нас всех, абсолютно всех, кто работал в этом проклятом богом МЖК попросту говоря, "кинут". Что жить в наших одно-, двух- и трехкомнатных квартирах нового современного дома из красного кирпича будут те самые успешные и ироничные люди "третьего кольца".

Еще много чего должно было случится впереди. Что я найду себе подругу, с которой мечтал прожить всю оставшуюся жизнь. А сумел прожить всего десять лет. Что он найдет себе жену, и родит сына. Я куплю и научусь водить незамысловатую машинёшку, и буду ездить с Болотиным за мешком сахара для варенья. А потом катать его маленького сына во дворе. Мы будем париться в баньке на даче и пить пиво у меня дома. Что у него выйдут первые диски, и что он подарит мне один из них с надписью "Женечке на память".

Что меня примут на работу в тот же институт, где он уже успел отработать пять лет. И что я подарю ему первый авторский препринт с торопливо корявой надписью. Сопроводив этот подарок рассказом о том, что это не просто научное изыскание, но и некоторая философия.

Мне очень стыдно сегодня за эту безобразную надпись. Казалось, так много еще будет впереди, и будет время для других работ, и для более красивых и человеческих слов и авторских надписей.

Он успеет подарить мне углеродную нить-катализатор, и краткую записку с изложением своих научных идей. Эта записка и углеродная нить до сих пор хранятся у меня в столе. В то лето, когда я подарил ему свой первый авторский препринт, он тоже готовил свою первую публикацию, идеи его вертелись вокруг осей пятого порядка в кристаллографии.

Но мне тем летом было не до него, поскольку наметилась поездка в Италию, нужно было переворошить массу материала, подтянуть английский. И много еще чего нужно было, поскольку я старался сколько можно наверстать упущенные за двадцать лет возможности.

В последний раз мы встретились на проходной института.

- Привет, прочитал препринт? 
- Прочитал, - сказал он. - Вот только философии особой не заметил.

Он засмеялся. Он казался очень бодрым и уверенным в себе. Мне не могло придти в голову, что я вижу его в последний раз.

Хоронили его 6 июля 2005 г., в три часа пополудни примерно. На похороны пришло очень много людей, было тихо во время негромких прощальных речей, и было слышно, как шелестят на ветру листья старых берез. Многие плакали, не скрывая слез.

Болотин часто уходил со всяких фестивалей и просто бард-тусовок в одиночку. Один, ни с кем не попрощавшись, он мог запросто уйти в темноту, чтобы прошагав с десяток километров и поймав попутную машину, под утро добраться домой. В тот день он уходил от всех нас в последний раз.

Сегодня, когда становится совсем невмоготу, я слушаю эту его песенку с таким странным названием "Как сон".

Пришла как сон 
легонько сдвинув...

Легкая ткань его стихов не выдерживает грубого прикосновения, рассыпается как паутинка. Слова выпадают из ритма, кажутся невпопадными и неуклюжим. Такими же, как выпуклый мазок на картинах Ван Гога. Мне кажется, что Владимир Болотин и был импрессионистом в авторской песне. Может быть даже, одним из первых. И свет от его поэзии такой же солнечный, как от картин Ван Гога. И так же бесполезно рассматривать его стихи со слишком близкого расстояния, еще бесполезнее рассматривать картину его жизни с пыльной изнанки. Все равно ничего не поймем.

Ты сонный ветер заоконный...

Алексей Костюшкин
Жарко
(памяти Владимира Болотина)

mp3 5.6 MB